Я был одним из тех подопытных кроликов, на которых ставили эксперимент по выживанию в обществе без религии, без привносимого ею чувства вечности. Условия эксперимента были выдержаны строго: семья простых тружеников, никаких религиозных или философских традиций. Однако в идеологии "светлого будущего", ради которого надо героически переносить все невзгоды гнусного настоящего, оказалась дырка: страх перед смертью, уничтожающей смысл индивидуального существования. Впервые это поразило меня в 16 лет, когда я учился в 9-м классе: зачем все, если в бесконечном пространстве и времени жизнь любого человека только искорка, длящаяся какую-то миллионную долю секунды? И если от грандиозных империй, существовавших сотни лет, остается только пыль, то что же останется от деяний одного человека?

Я кое-как вышел из шока, отложив решение этой проблемы на будущее. Четыре года спустя будущее наступило: Достоевский, Толстой и Тютчев снова пробудили во мне чувство метафизического страха. На этот раз я решил не отступать. Примерно три месяца я держал в голове фразу: если бесконечность есть, то меня нет; а если я есть, то бесконечности нет. Слово "медитация" было мне тогда неизвестно. Я даже не подозревал, что придуманная мной фраза очень похожа на коан (дзэнскую загадку без рациональной разгадки, способствующую переходу от аналитического мышления к целостному). Через три месяца ко мне пришли две идеи, вызвавшие некоторое успокоение.

Не знал я тогда, что медитация сама по себе важнее слов, которые в ней рождаются, ибо за словами проступает та внутренняя бесконечность, которая позволяет уравновесить бесконечность Вселенной. Мне казалось, что я просто решил интеллектуальную задачу, и это решение освободило меня от метафизического страха. Практику медитации я по глупости прекратил, хотя слова, казавшиеся мне решением, давно уже были сказаны другими, и сказаны лучше, чем то удалось мне. Ведь моей первой идеей была та, что в отдельном человеке сознает себя вся вселенная. Вторая - человек необходим в строе космоса, человеческие усилия являются частью вечного бытия - тоже не нова.

В последующие годы желание философствовать приходило редко. Война, лагерь, поздняя и очень сильная любовь были гораздо важнее абстракций. Я как бы вернулся к молодости. Вернее, в зрелые годы пережил опыт, который обычно предшествует размышлениям. Возвращение к философии произошло через катастрофу. Умерла на операционном столе моя жена, Ира Муравьева. Закрывая глаза, я видел себя разрубленным вдоль позвоночника. Левая сторона была похоронена на Кузьминском кладбище, а за правой - за тем, что шагало по тротуару - волочились кишки. Это состояние длилось два месяца, оказавшихся более тяжелыми, чем все предыдущие годы.

Выходом снова оказалась медитация, очень простая. Я чувствовал своим долгом поддержание воли к жизни у своих пасынков. Надо было встретить Новый год как обычно: "С Новым годом, с новым счастьем!" При попытке сказать слова, резко расходившиеся с моими чувствами, я начинал плакать. Слез ни в коем случае нельзя было допустить в новогоднюю ночь, и я стал упражняться, упорно повторять слова поздравления про себя. Результат оказался неожиданным: я не только сказал вслух то, что надо, но и приснился мне под утро, 1 января 1960 года, сон. Во сне рана закрылась, больше ночные кошмары не повторялись. Внутри осталось какое-то выжженное место, но с ним можно было жить.

С той поры я живу и пытаюсь осмыслить жизнь, смерть и любовь. Я пишу об этом так, как сам пережил, лишь попутно опираясь на чужой опыт, совпадающий с моим или превосходящий его. У меня нет потребности признавать или свергать авторитеты. Они просто образуют ту систему координат, в которой я сам прочерчиваю свою кривую...

Есть две модели познания. Дети называют их "как будто" ("понарошку") и "в самом деле" ("взаправду"). "Как будто" - для ребенка не менее истинное, чем "в самом деле". В мире "как будто", играя, он входит в ритм бытия и становится маленьким чудотворцем: превращает воду в вино, палку в коня, доску в корабль. В этом мире игры он всемогущ, всеведущ и всеблаг. Подобно богу Вишну, он воплощается каждый раз в того самого героя, который необходим для спасения человечества, и совершает великие подвиги. Модель "в самом деле" играет в жизни ребенка служебную, вспомогательную роль. Например, она дает знание, как доехать до зоопарка (а не только сыграть в зверей).

Первую модель (как будто) можно назвать ночной, или лунной, а вторую (в самом деле) - дневной, или солнечной. Ночью небо сливается с морем и стеной подходит к берегу, и вся эта звездная стена плещется у ног. Днем хорошо виден каждый камешек, но за травинками и деревьями не видно леса. Ночь - художник, пишущий крупными мазками, день - ювелир, чеканщик деталей. Я не думаю, что живописец хуже ювелира видит мир действительности. Два виденья, ночное и дневное, дополняют друг друга, оба они истинны.

Человеческое сознание с первых своих шагов создает и разрабатывает обе эти модели: мир как текучее переливчатое целое, пронизанное единым ритмом (дао, "вечно живой огонь"); и мир как совокупность фактов, связанных более или менее точно фиксированными отношениями (равенство и неравенство, причинность и вероятность, необходимость и достаточность и т.д.). Первая модель создается из таких слов, каждое из которых вызывает поток ассоциаций. Это слова - образы. Вторая модель конструируется из слов со строго определенным значением. Это слова - термины.

Эти модели не вполне совпадают с областью науки и искусства. Любая конкретная форма мышления не укладывается полностью в рамки строгой логичности или строгой ассоциативности. Однако можно сказать, что в науке господствует тенденция к слову-термину и к связи терминов по законам логики и математики. А в искусстве существенно преобладает тенденция к слову-образу и к свободной ассоциации образов, метафор, естественным путем сплетающихся в замысловатый узор.

Впоследствии я собрал целую таблицу дихотомий, связанных с двумя моделями познания, мышления, деятельности. Нетрудно увидеть, что китайская натурфилософия выводит эти противоречия из двойственности самого космоса, а физиология - из разграничения функций между правым и левым полушариями головного мозга. Некоторое представление о таблице дает небольшой фрагмент из нее:

Благодаря "Двум моделям" я нашел - в частности - ответ на вопрос: зачем нужны были Средние Века. Оказалось - для новой интеграции человеческой массы, выбитой из разрушенных племен, для создания иерархии ценностей на основе авторитета "Главной Книги" (Библии, Авесты, Корана, Бхагаватгиты), поднятой над хаосом философских школ.

Развитие - и отдельного человека, и общества - неизбежно связано с разрушением целостности (следовательно, с потерей смысла жизни и духовной пустотой) и с попытками восстановления утраченного на новом уровне. Раньше мировые религии выполняли эту задачу, связывая людей общими символами вечности, воплощавшими единство и солидарность людей в рамках великих цивилизаций. Сегодня эти религии несут на себе отпечаток обособленности прежних цивилизаций друг от друга. Поэтому перед нами стоит проблема такой интерпретации великих традиций, чтобы они воспринимались как различные ипостаси Единого. Ведь вся история развития человечества проходит именно такой путь: возникновение людей в одном месте, расселение их по всему земному шару и появление множества различий между ними (антропологических, психологически, культурных), слияние в единую великую семью. Ныне мы находимся в самом начале третьего этапа. Известно в то же время, что жизненный путь отдельной человеческой особи моделирует путь всего человечества. Таков общий смысл концепции трех уровней бытия.

Итак, я различаю в себе три уровня. Это не значит, что их нельзя насчитать больше. Есть лестница, есть верх и низ - "есть ценностей незыблемая скала". Незыблемость ее только в том, что она есть. Число и форма ступенек зыблемы до бесконечности. Но сейчас я говорю о другом: о том, что уже совсем сложилось во мне, что стало мной.

Первая ступень - это уровень особи. Вы чувствуете и осознаете себя как отдельное существо, окруженное другими такими же изолированными существами. Все, что находится вне вашего тела (и тесно связанного с ним пространства) не слишком затрагивает вашу душу. "Миру ли провалиться или мне чаю не пить? Я скажу, чтобы мир провалился, а мне чай всегда пить".

Против такой крайности восстает здравый смысл. Если мир провалится, то и чаю не напьешься. Индивидуалист совершенно необязательно глуп, или так раздражен, что трезво рассуждать не способен. Он может быть рассудительным, и в меру своей рассудительности - социальным. На уровне особи вполне возможно построить мораль разумного эгоизма. Можно пойти дальше - ввести в эту мораль элементы игры. Можно рассудить, например, что стоит авансировать своих знакомых (тех, кто вам нравится) хорошим отношением к ним, не требуя ничего взамен, рассчитывая на то, что жизнь в конце концов сама заплатит. По большей части так и бывает: авансы создают друзей, и это само по себе стоит гораздо большего, чем все банальные выгоды. Если дружеский круг охватывает и мужчин и женщин, отношения между ними иногда становятся нежными... Вспыхивают и гаснут романы; какое-то время два атома чувствуют себя одной молекулой. Потом эти связи рвутся, но взамен приходят другие, и так может идти вся жизнь - от огонька к огоньку.

На уровне особи может быть даже героизм. Вы принимаете известные правила, и если за проигрыш по этим правилам надо платить головой, вы платите. Не ради чего-нибудь, а просто из уважения к себе, просто потому, что это - ваша прихоть: играть по этим правилам, а не по другим. Хороший игрок не захлебывается успехом, не теряется от неудач. Он умеет проигрывать и может быть красивым в проигрыше. Голова его ясна, на губах - улыбка, в сердце - покой.

Азарт, захлеб, жизнь, поставленная на карту, до полной гибели всерьез, - все это тоже бывает, но здесь игра перестает быть игрой. Ведь за упоением нередко приходит усталость, опустошенность, раздражительность. А если вы раздражены, если вы потеряли контроль над собой, то пиши пропало. Начинается полоса безнадежных проигрышей. И чем дальше, тем хуже. Преодолеть свои антипатии, свои комплексы, свои психозы и неврозы - трудно, часто невозможно. Не на что опереться, чтобы вырвать занозу. Нечем отвлечься от боли. Нет резервных позиций, на которых можно передохнуть и сосредоточиться. Приходится рвать с людьми (ставшими невыносимыми), переезжать в другое место, искать забвения в быстрой смене впечатлений, - словом, нужны условия, чтобы снова стать здоровым. А если таких условий нет, вы становитесь калекой.

Отсюда - ценность денег для слабых натур, отсюда - ожесточенная борьба за обеспеченное существование, за прочное социальное положение, - хотя бы за счет других. Первый уровень - это уровень индивидуализма.

Вторая ступень - это уровень рода (имеется в виду - по пути к реальности. Исторически она, наоборот, первая). Вы принадлежите к роду, и весь смысл вашей жизни в том, чтобы был род (или его замена - группа, клан, организация). Вы не спрашиваете, почему это надо, как лосось не спрашивает, зачем ему пробиваться вверх по реке и метать там икру, - а если не хватит сил, разбиться о камни. Так надо.

В человеческом обществе безусловные рефлексы (или, как раньше говорили, звериные инстинкты) расшатаны с самого начала. Общество - по определению - не стая. От этого - чувство заброшенности, одиночества. Поэтому первая культура, которую создал человек, это племенная культура, основанная на традициях. В ней все расставлено по местам, проверенным тысячелетним опытом, все прочно закреплено и огорожено табу. Именно традиция заменила инстинкты, стала псевдоинстинктом человеческого рода. В строгих границах традиций человеческий дух впервые сознал себя и почувствовал свою силу.

Однако переход к цивилизации снова все разрушил. Индивидуум вырвался из родо-племенных отношений и - оказался в пустоте. Жить в пустоте было страшно, иногда просто невозможно. Пришлось создавать суррогаты родовых институтов. Но завершенный до совершенства теплый мир племени нельзя было возродить. Этот газон надо подстригать тысячи лет, а цивилизации всегда не хватает времени.

Уровень рода в обществе (где род разрушен) - это уровень страстей. Они неожиданно связывают вас с одними и отделяют от других. Вы любите и ненавидите тех, кто любит иначе, вы ненавидите и любите тех, кто ненавидит вместе с вами. Господствующее чувство здесь - любовь к кому-то (или к чему-то) одному, на ком (или на чем) весь свет сходится клином. Смысл жизни - быть вместе с любимым. Чувство собственного достоинства, разум, долг - вообще все ценности, признанные трезвой особью, отступают на второй пан. Разлука с любимым хуже смерти. Гибель любимого в тысячу раз хуже собственной смерти. Если любимого больше нет, - ничего нет. Небо раскалывается над головой и осколками падает на землю. Любимый - замок свода вселенной. Когда замок исчез, своды не могут больше держаться. И то, что они все-таки держатся, - несправедливо, нелепо, не нужно.

Итак, первая ступень - это уровень Аполлона, освещенный яркими лучами разума. Предметы и отношения между ними самостоятельны и отчетливы, они легко осознаются рассудком. А то, что не освещено (не укладывается в голове) - как бы не существует. Если даже оно очевидно, его надо отвергнуть, как Зенон отвергал движение, не умея объяснить его. На этой ступени господствует "солнечное" мышление.

Вторая ступень - это уровень Диониса, уровень безрассудств, власть луны. Вы сознаете, что рассудок осточертел вам и ретроградно пихаете его ногой. Разум признает себя простофилей и откровенно следует за чувством. А чувство взлетает и падает как придется. В своих падениях оно бросает вниз, к мерзкому "подпольному человеку" (Достоевский), над которым разумный эгоист стоит безгранично высоко. Но в своих взлетах оно приподнимает над так называемым "здравым смыслом" и переносит с земли на небо. Мадам де Реналь говорит Жюльену Сорелю: "Я испытываю к тебе то, что должна была испытывать к Богу: благоговение, любовь, страх" ("Красное и Черное" Стендаля). И она следует за Жюльеном так, же как святой Франциск следовал некогда за Христом.

Третья ступень - это уровень непостижимого целого. Вы чувствуете прямо своим телом весь необъятный мир. Маленькое тело, вместе с его интеллектом, становится одним из бесчисленных органов большого тела Вселенной - единственным, которым вы свободно двигаете, вашим главным инструментом, и только. Остальные органы тоже иногда подчиняются вашей воле, от случая к случаю. Тогда мы говорим о чуде. Но главное чудо третьего уровня - то, что вы чувствуете боль и радость всего вокруг (хотя, может быть, глухо доходящую боль и радость). Вы относитесь к каждому человеку, как к родному, а к миру так, словно вы сами, с трудом и любовью, создали его. Вокруг больше нет ничего и никого чужого, вы перестаете быть случайным прохожим. Это то, чего хотел Христос. Это - уровень бессмертия, потому что бытие космоса, ощутившее себя в вашем теле, не знает смерти. Это - уровень свободы, потому что нет больше вне вас ничего такого, что могло бы вас ограничить, обусловить.

Господствующее чувство на третьей ступени - то же, что и на второй, и в то же время совершенно другое: как будто река вдруг потеряла берега и стала морем. И все камни, поднятые ею в горах, улеглись на дно. Эту любовь не надо искать, незачем завоевывать. Она повсюду. Достаточно быть живым, чтобы она прикоснулась к нам. Наоборот, надо совершенно потерять человеческий облик, чтобы волны ее нехотя обошли тебя, оставили в стороне.

На этой ступени незачем спрашивать, по ком звонит колокол. Он всегда звонит по тебе. Каждая душа, оставленная своим телом, привязывается к твоей, вливается в твою душу, передает тебе свою любовь, свою боль, свою тайну. И ты идешь, перегруженный ими, и не хватило бы десяти тысяч жизней, чтобы сделать все, что ты хочешь сделать...